Добей меня

     Бой был жарким и продолжительным; это чувствовалось во всем. Воздух был
пропитан запахом битвы. Теперь  все  уже  позади;  осталось  только  оказать
помощь раненым да похоронить убитых - "упаковать", как сказал один остряк из
похоронного взвода. "Паковать" придется немало. Куда ни посмотришь, по всему
лесу среди расщепленных деревьев  валялись  человеческие  и  конские  трупы.
Между ними ходят санитары с носилками, подбирая тех  немногих,  которые  еще
подают признаки жизни. Большинство раненых уже умерли  без  присмотра,  пока
обсуждали их права на последнее причастие.  Раненые  должны  ждать  -  таков
армейский закон; лучший способ  позаботиться  о  них  -  выиграть  сражение.
Следует признать, что победа - это особая привилегия человека,  нуждающегося
в помощи. Однако многие не доживают до нее.
     Пока рыли  братские  могилы,  убитых  собирали  по  двенадцать-двадцать
человек и складывали рядами. Тех,  кого  нести  сюда  было  слишком  далеко,
закапывали на месте. Попыток опознать трупы почти не было  сделано,  хотя  в
большинстве случаев похоронные команды собирали  трупы  там,  где  они  сами
сражались. Имена мертвых победителей были  известны  и  занесены  в  списки.
Павшие  солдаты   противника   вынуждены   были   довольствоваться   простым
пересчетом.  Зато  это  они  получили  сполна:  многих  из  них  пересчитали
несколько раз, и общая цифра, включенная впоследствии в  официальную  сводку
командира-победителя, отражала скорее мечту, чем истинный итог.
     На некотором расстоянии от того места, где одна  из  похоронных  команд
разбила "бивуак павших", облокотившись  о  дерево,  стоял  человек  в  форме
офицера федеральной армии. Весь облик его выражал крайнюю усталость; но  при
этом он беспокойно вертел головой из стороны в сторону;  очевидно,  какие-то
мысли не давали ему покоя. Возможно, он  не  знал,  в  какую  сторону  идти;
казалось, он не  собирался  долго  оставаться  на  этом  месте,  ибо  прямые
красноватые лучи заходящего солнца уже играли в просветах между деревьями  и
усталые солдаты заканчивали свое дело. Вряд ли он намерен был провести  ночь
в одиночестве  среди  покойников.  Девять  человек  из  десяти,  которых  вы
встречаете на дороге после боя, обычно спрашивают, как добраться до той  или
иной воинской части, как будто кто-то  может  это  знать.  Несомненно,  этот
офицер заблудился. Отдохнув  немного,  он,  вероятно,  пойдет  за  одним  из
похоронных взводов,
     Однако когда все ушли, он направился прямо к лесу, навстречу  багряному
закату, изукрасившему кровавыми пятнами его лицо. Уверенный вид, с каким  он
теперь шел, свидетельствовал о том, что эти  места  ему  знакомы.  Он  снова
хорошо ориентировался.
     Он шел, не глядя на трупы, лежавшие по  сторонам.  Раздававшиеся  то  и
дело хриплые стоны тяжело раненных, которых  не  нашли  санитары  и  которые
должны были провести беспокойную ночь под звездами, мучимые жаждой, также не
привлекали его внимания. Да и чем он мог им помочь, не будучи хирургом и  не
имея  под  рукой  воды?  У  края  мелкой  лощины,-  простого  углубления   в
земле,лежало несколько трупов. Он увидел  их,  резко  изменил  свой  курс  и
быстро направился к ним. Проходя  мимо  трупов,  он  пристально  разглядывал
каждый и наконец остановился над одним, лежавшим в  некотором  отдалении  от
остальных, у  молодой  рощицы.  Офицер  внимательно  осмотрел  труп,  и  ему
показалось, что он шевелится.  Офицер  наклонился  и  потрогал  лицо  трупа.
Раздался крик.

     Офицер был капитаном  Даунингом  Мэдуэллом  из  Массачусетского  полка,
доблестным и умным солдатом, благородным человеком. В этом полку служили два
брата Хэлкроу - Кэффал и Крид. Кэффал был сержантом из роты Мэдуэлла, и  эти
два человека (сержант  и  капитан)  были  верными  друзьями.  Они  старались
держаться  вместе,  хотя  этому  мешало  неравенство   в   чинах,   различие
обязанностей и соображения военной дисциплины. Они  вместе  росли  с  самого
детства, а привычку сердца  нелегко  сломить.  Кэффал  Хэлкроу  не  имел  ни
склонности, ни вкуса к военной службе, но он не мог смириться с мыслью,  что
придется расстаться с другом; он записался в роту, где Мэдуэлл  был  младшим
лейтенантом. Оба дважды получали  повышение  в  звании,  но  пропасть  между
высшим сержантским званием и низшим офицерским  была  глубока  и  широка,  и
поддерживать   старые   отношения   становилось   все   труднее,   возникали
разногласия.
     Крид Хэлкроу, брат Кэффала, служил в том  же  полку  майором.  Это  был
циничный,  мрачного  вида  человек,  и  между  ним  и  капитаном   Мэдуэллом
существовала  естественная  антипатия,   обстоятельства   разжигали   ее   и
усиливали, пока не довели до активной враждебности. Если бы не  сдерживающее
влияние Кэффала, каждый из этих двух патриотов, несомненно, приложил бы  все
усилия, чтобы лишить свою страну услуг другого.
     В то утро в начале боя полк находился в  боевом  охранении  в  миле  от
основных сил. Он был атакован и почти окружен в лесу,  но  упорно  удерживал
позиции. Во время затишья майор Хэлкроу подошел к  капитану  Мэдуэллу.  Они,
как положено, обменялись приветствиями, и майор сказал:
     - Капитан, полковник приказал вам с  вашей  ротой  выдвинуться  к  краю
лощины, занять там позицию и удерживать ее до  получения  приказа  отходить.
Вряд ли есть необходимость предупреждать вас, что это  задание  опасно,  но,
если хотите, я  думаю,  вы  можете  передать  командование  своему  старшему
лейтенанту. Я не уполномочен дать вам на это разрешение,  я  это  просто  от
себя вам предлагаю.
     На подобное смертельное оскорбление капитан Мэдуэлл спокойно ответил:
     - Сэр, я приглашаю вас присоединиться к моей роте. Офицер на коне будет
замечательной мишенью для противника, а я уже  давно  придерживаюсь  мнения,
что вам было бы лучше присоединиться к мертвецам.
     Искусство остроумного ответа зародилось в военных  кругах  еще  в  1862
году.
     Через полчаса рота капитана Мэдуэлла отошла с позиций на  край  лощины,
оставив там треть своего состава.  Среди  раненых  был  и  сержант  Хэлкроу.
Вскоре полк вынужден был отойти к  главной  линии  обороны  и  к  концу  боя
находился в нескольких милях от лощины. И вот  теперь  капитан  стоял  возле
своего подчиненного и друга.

     Сержант Хэлкроу  был  смертельно  ранен.  Форма  его  была  в  страшном
беспорядке. Казалось, что ее ожесточенно  рвали  на  куски,  чтобы  обнажить
живот. Несколько пуговиц были оторваны от куртки и  валялись  неподалеку  на
земле, кругом были разбросаны клочки обмундирования. Кожаный поясной  ремень
был расстегнут, и кто-то, видимо,  пытался  вытянуть  его  из-под  лежащего.
Большой потери крови не было. Единственная видимая  рана  -  большая  рваная
дыра  в  животе  -  была  прикрыта  землей  и  опавшими  листьями.  Из  раны
высовывалась петля тонкой кишки. Подобного ранения капитан  Мэдуэлл,  немало
повидавший в жизни, никогда не встречал. Он не мог даже понять, как оно было
нанесено, или объяснить сопутствующие обстоятельства -  странно  разорванную
одежду, расстегнутый ремень, перепачканное тело.  Он  опустился  на  колени,
чтобы лучше рассмотреть рану. Затем поднялся, осмотрелся по сторонам, словно
разыскивая врага.  В  пятидесяти  ярдах  от  себя,  на  вершине  небольшого,
поросшего редкими деревьями холма, он  увидел  несколько  темных  предметов,
шевелящихся  среди  трупов,-  стадо  кабанов.  Один  стоял  к  нему  спиной,
возвышаясь над остальными. Его передние ноги уперлись в  труп,  голова  была
опущена и не видна. Щетинистый спинной хребет кабана казался черным на  фоне
красного заката. Капитан Мэдуэлл отвел глаза и посмотрел на то, что когда-то
было его другом.
     Человек, получивший эти  чудовищные  увечья,  был  еще  жив.  Время  от
времени он шевелился и издавал стон при  каждом  вздохе.  Пустым  взором  он
смотрел на друга; он вскрикивал при любом прикосновении. В  страшной  агонии
он разрыл землю, на которой лежал; в кулаках  он  судорожно  сжимал  листья,
перемешанные с землей. Ничего внятного он произнести был не в силах. Ощущает
ли он что-нибудь, кроме боли,- это узнать было невозможно. По выражению  его
лица было видно, что он о чем-то просит, глаза полны мольбы. Чего он хотел?
     В этом взгляде нельзя было ошибиться; слишком часто капитан видел его у
тех, кто просил убить их. Сознательно или бессознательно, этот корчащийся от
боли осколок человечества, этот сгусток обострившихся эмоций и  чувств,  эта
жертва человека и зверя, этот покорный и поверженный  Прометей  умолял  все,
всех вокруг него даровать ему забвение.  К  земле  и  небу,  к  деревьям,  к
человеку, ко всему, что обретает форму в ощущении или сознании, обращало это
воплощение страдания свою молчаливую мольбу.
     О чем? О том, что мы даруем даже самым низким существам, не  обладающим
разумом, чтобы просить, и в чем мы отказываем лишь несчастным представителям
нашей собственной расы: о благословенном освобождении, об обряде  наивысшего
сострадания, о спасительном убийстве.
     Капитан Мэдуэлл произнес имя своего друга. Он тщетно повторял его снова
и снова, пока чувства не  начали  душить  его.  Слезы  лились  на  мертвенно
бледное  лицо  друга,  ослепляя  капитана.  Он  не   видел   ничего,   кроме
расплывчатого движущегося предмета, но стоны становились все  громче  и  все
чаще прерывались резкими криками. Капитан отвернулся, провел ладонью по  лбу
и отошел. Завидев его, кабаны вскинули  свои  темно-красные  морды,  секунду
подозрительно смотрели на него и вдруг, захрюкав все разом, бросились прочь.
     Лошадь, передняя нога которой была разбита ядром,  приподняла  с  земли
голову и жалобно заржала. Мэдуэлл подошел к ней, вынул пистолет, всадил пулю
бедному животному между глаз и, стоя совсем рядом, наблюдал за  предсмертной
агонией, которая, вопреки его ожиданиям,  была  сильной  и  долгой;  наконец
лошадь застыла в неподвижности. Напряженные мышцы ее губ, в  ужасной  улыбке
обнажившие зубы, расслабились; четкий, резкий  силуэт  ее  застыл  в  вечном
покое.
     Далеко на западе, за поросшим редким леском холмом, почти совсем угасла
кайма заходящего солнца. В его лучах  стволы  деревьев  стали  нежно-серыми;
тени на их вершинах походили на  большие  темные  птичьи  гнезда.  Наступала
ночь, а капитана Мэдуэлла отделяли от лагеря мили девственного леса.  Но  он
стоял  возле  мертвого   животного,   потеряв,   видимо,   всякое   ощущение
окружающего. Взор его был устремлен вниз; левая рука  бессильно  свисала,  а
правая все еще сжимала пистолет. Но  вот  он  поднял  голову,  повернулся  к
умирающему другу и быстро зашагал к нему. Он встал  на  одно  колено,  взвел
курок, приложил ствол ко лбу сержанта и, отвернувшись, нажал спуск. Выстрела
не последовало. Последний патрон он потратил на лошадь.
     Бедняга сержант стонал, и губы его конвульсивно дергались. Пена изо рта
была слегка окрашена кровью.
     Капитан Мэдуэлл поднялся и вынул из ножен свою  шпагу.  Пальцами  левой
руки он провел по лезвию от эфеса до острия. Он держал шпагу на  весу  перед
собой, как бы испытывая свои нервы. Клинок  не  дрожал;  отражение  бледного
неба в нем было ясным и четким. Капитан наклонился и левой рукой разорвал на
умирающем рубашку, потом выпрямился и поставил острие шпаги прямо на сердце.
На этот раз он не отводил глаз. Схватив эфес шпаги обеими руками,  он  нажал
на нее изо всех сил, навалившись всем телом. Клинок вошел в грудь  и  сквозь
нее - в землю; капитан Мэдуэлл чуть не упал.
     Умирающий поджал колени, бросил правую руку на  грудь  и  схватился  за
сталь с такой силой, что было  видно,  как  побелели  суставы  пальцев.  Эти
страшные, но тщетные усилия вытащить клинок  расширили  рану;  ручеек  крови
змейкой побежал по разодранной одежде. В этот момент три  человека  внезапно
появились из-за деревьев. Двое были санитарами. Они тащили носилки.
     Третьим был майор Крид Хэлкроу.